Смерть Жореса Алферова с особой горечью восприняли в Санкт-Петербургском гуманитарном университете профсоюзов: выдающийся ученый был почетным доктором СПбГУП. Ректор вуза и член-корреспондент Российской академии наук Александр Запесоцкий поделился с «Петербургским дневником» записью его беседы с Жоресом Ивановичем. «ПД» публикует фрагменты из этого интервью.

– Жорес Иванович, вы родились в 1930 году в Витебске. Как вы попали в Ленинград?

–  Я оканчивал школу после войны в Минске. У нас был замечательный учитель физики – Яков Борисович Мельцерзон, необычайно талантливый человек. Мы все любили его предмет. И Яков Борисович посоветовал мне ехать учиться в Ленинград, в Электротехнический институт имени В.И. Ульянова-Ленина, на факультет электронной техники. Много позже я понял, что нужно было поступать на физико-механический факультет Политехнического института, созданный в свое время Абрамом Федоровичем Иоффе. Но я поступил в ЛЭТИ и окончил его в декабре 1952 года. Начал работать там, куда очень стремился, – в Физтехе (как он назывался в то время), ныне Физико-технический институт имени А.Ф. Иоффе (ЛФТИ), и ничуть об этом не жалею.

– Сегодняшний наш разговор – о роли Петербурга в вашей судьбе. Скажите, что значит для вас Ленинград – Петербург?

– Это самый красивый город, лучший в мире. Я помню, как в 1939 году папа привез маму, меня и старшего брата (он потом погиб на фронте) в Ленинград. От Московского вокзала мы доехали до улицы Герцена, там вышли, и папа повел нас к арке Главного штаба, а потом на Дворцовую площадь. Мне было 9 лет, но я до сих пор помню эту красоту, открывшуюся взору из-под арки. Кстати, Зимний дворец был тогда бордового цвета, а не зеленого, как сейчас.

Каждый раз, когда я еду в Академию наук по Троицкому мосту и смотрю на стрелку Васильевского острова, на Эрмитаж, на Петропавловскую крепость, у меня замирает сердце.

– Что, на ваш взгляд, отличает петербуржцев?

– Непростой вопрос. Я помню такой анекдот. Приехал иностранец в Ленинград, вышел на Невский проспект и спросил первого попавшегося прохожего: «Это Невский проспект?» Тот ответил: «Ага». Иностранец хорошо владел русским языком, но слова «ага» не знал. Он спросил следующего: «Это Невский проспект?» Ему опять: «Ага». Остановил третьего – и снова: «Ага». Наконец он обратился к симпатичной девушке: «Вы знаете, я иностранец, говорю по-русски, но не понимаю, что такое "ага"». – «Это то же самое, что "да", – объяснила она. – Есть литературный язык, которым пользуются настоящие ленинградцы. Коренные ленинградцы всегда вам скажут "да"». – «А вы коренная ленинградка?» – спросил иностранец. «Ага», – ответила девушка. Но это – всего лишь анекдот.

Одной из отличительных черт жителей Ленинграда была интеллигентность. Средний культурный уровень ленинградца в общем был выше, чем в среднем по России. Дело в том, что учиться в Ленинграде стремились молодые люди со всей страны и, естественно, особо талантливых выпускников вузов часто оставляли здесь и давали им возможность стать ленинградцами. Это много дало городу.

– Что означают для вас понятия «интеллигентность», «интеллигенция», «интеллигент»?

– Интеллигент – это образованный человек, обладающий высокой внутренней культурой. Ленинградские рабочие, даже имевшие за плечами три-четыре класса школы, всегда занимались самообразованием. Интеллигентный человек испытывает потребность в постоянном интеллектуальном росте.

– Можно сказать, что интеллигент – это человек с обостренной совестью?

– Я бы добавил, что настоящему интеллигентному человеку присуще острое чувство справедливости. Наука – это не только организационная структура, но еще и сообщество ученых.

– Отличается ли петербургское научное сообщество от других?

– У ленинградских физиков тесные связи с московскими по одной простой причине: московская физическая школа родилась в Ленинграде. Возьмем такие важнейшие составляющие московской физической школы, как Институт атомной энергии имени И.В. Курчатова, Институт экспериментальной и теоретической физики или Институт физических проблем Петра Леонидовича Капицы. И их основатели, и их кадры вышли из стен Физтеха. Это очень тесное сообщество, во многом сохранившее черты ленинградского Физтеха.

В целом же академическая питерская наука имеет одну интересную особенность. Поскольку, сидя в этом кабинете, я отвечаю не только за физику, но и за всю нашу петербургскую науку, за ее академическую часть, я бы сформулировал главное отличие гуманитарных питерских академических учреждений от московских так: мы находились на расстоянии в одну ночь в «Красной стреле» от столицы, где рождались политические решения, которые наука, верная служанка власти, старалась выполнить. Наши гуманитарные институты не были так политизированы. Московские же лаборатории и институты, поскольку они соседствовали с правительством, с президиумом Академии наук, много чего могли для себя выбить, не работая, а готовя постановления правительства.

– Выходит, дальше от начальства – лучше для науки?

– Да, но все-таки мы не за тридевять земель: час в самолете либо ночь в «Красной стреле» – и можем быстро приехать, чтобы выбить необходимые средства. Но предварительно все-таки нужно что-то сделать, продемонстрировать – подо что просим деньги. И в этом наша традиция, наша ленинградская черта – мы работаем и просим финансирования под реальную – сделанную, делаемую, развивающуюся – работу.

– Жорес Иванович, кто для вас является идеалом петербургского стиля жизни?

– Для меня это, естественно, люди старшего поколения, такие как Абрам Федорович Иоффе, который приехал в Питер из маленького провинциального городка Ромны и впитал в себя огромную петербургскую – ленинградскую культуру; как Алексей Николаевич Крылов – тесть Петра Леонидовича Капицы, академик, известный кораблестроитель. Настоящим питерцем был мой отец, который вырос в белорусском местечке, но стал настоящим ленинградским рабочим-интеллигентом, а позже – инженером.

– А из числа творческой интеллигенции?

– Для меня настоящие ленинградские артисты – это Николай Черкасов и Николай Симонов, люди, которых я бесконечно любил. Я помню, Николай Симонов приезжал к нам под Лугу, в Дом отдыха, где мы проводили школы по физике полупроводников для молодежи и куда часто приглашали в гости артистов, писателей, гроссмейстеров. Было это, наверное, где-то в середине 1960-х годов, зимой. В перерывах между чтением лекций и обсуждением научных проблем мы еще успевали бегать на лыжах.

Я довольно поздно вернулся с лыжной прогулки, ужин уже закончился. Торопясь на выступление моего любимого артиста, я прибежал в столовую, схватил что-то поесть и вдруг увидел сидящего за соседним столиком своего кумира Николая Константиновича Симонова. Рядом навытяжку стоял директор Дома отдыха. На столе – пол-литра водки и обычная котлетка. Ковыряя котлетку, Симонов прикончил пол-литра, а потом блестяще выступил, просто блестяще!

После этого актив школы пригласил его уже в более узкий круг, и он нам рассказал о своей главной работе – роли Петра I. Я, помню, спросил: «Николай Константинович, ведь Александринка когда-то была великим театром, там играла плеяда блестящих актеров: Савина, Юрьев, Мичурина-Самойлова, Корчагина-Александровская, потом Толубеев, Борисов, Меркурьев, Симонов, Черкасов. Сегодня кончается театр великих актеров, а достойной смены я, откровенно говоря, не вижу. Уйдете вы, и что будет с театром?» Он посмотрел на меня и сказал: «А вы знаете, Жорес Иванович, не будет театра, не будет – нет смены».

К величайшему сожалению, мы должны сегодня признать, что Александринского театра у нас нет.

– Существует ли преемственность между поколениями российских ученых? Симпатичен ли вам образ профессора Преображенского в «Собачьем сердце» Михаила Булгакова?

– Вы имеете в виду телевизионную версию, где Евстигнеев играет? Блестящая игра. Думаю, что там очень много правды, но ту эпоху я знаю только по книгам. Моим современникам и коллегам достались непростые времена: работа над бомбой – это работа над бомбой. Но, с другой стороны, это была и счастливая пора.

– Жорес Иванович, какой из образов нашего города, созданных русскими классиками, вам ближе?

– Сразу в голову приходит имя Блока. Взять хотя бы поэму «Двенадцать». Это питерский поэт.

– А кто, по-вашему, в музыке олицетворяет питерский дух?

– В музыке XX века – Шостакович, его Седьмая симфония. Ну а вообще говоря, почти вся наша великая русская музыка.
   
– Ваш любимый памятник?

– Конечно, Медный всадник. Еще я очень люблю памятник «Стерегущему». Может быть, еще и потому, что для меня Питер – это флотский город, город судостроителей, моряков, прежде всего – военных моряков. По сей день предметом моей гордости является то, что по званию я инженер – старший лейтенант корабельной службы Военно-морского флота (в ЛЭТИ у нас была не военная, а военно-морская подготовка).

– Какие места в Петербурге вы любите?

– Бесконечно люблю Исаакиевскую площадь, Петроградскую сторону – «и славный Кировский проспект, и тихие аллеи парка Ленина», как пели мы в студенческие годы. Конечно, я очень люблю район Физтеха и Политехническую улицу, но Петроградская сторона – это для меня вообще священное место, как и стрелка Васильевского острова.

– Что для вас Ленинград – Петербург? Можете ли вы одним словом определить главную черту этого города?

– Санкт-Петербург для меня – это уникальный музей, архитектурные ансамбли, очень красивый город. А когда я говорю «Ленинград», то перед моим мысленным взором возникают образы его жителей, ленинградцев.

Ленинград для меня – это уникальные люди, носители определенной культуры, высокой нравственности, патриотизма.