Что думает Никас Сафронов о коллегах, как он изобрел новый стиль и есть ли его работы в Эрмитаже? Об этом один из самых известных художников современности рассказал «ПД» накануне открытия новой выставки.

- Никас, в Академии художеств открылась ваша выставка «Высокая и тайная любовь. Живопись. Оптимизм», которая впервые включает в себя отдельный зал картин в стиле «Эротика». Почему именно сейчас и именно в Петербурге?

- Я рад, что могу представить свои картины в этом храме искусств, где всегда выставлялись самые лучшие, самые новаторские и неожиданные работы. И отсюда начиналась их дорога в большую жизнь. Я прошел очень длинный путь, но для меня это тоже как начало чего-то нового, поэтому я решил показать здесь и эту часть своего творчества. Я приехал в ваш город, чтобы сказать: «Я вас люблю!» Новая выставка для людей от 18 и старше, которые хотят посмотреть на творчество и тело, увиденное моими глазами в разные годы жизни. В основном это символизм и «дрим-вижн».

- Тот самый стиль, который вы создали. В чем его особенность?

- Это сентиментальный стиль, попытка воплотить мечты, где впечатления гораздо важнее достоверности. Это сложная многослойная техника, чередование высоких пастозных и тонких непрозрачных слоев, которые и дают эффект свечения, размытости. Все, что написано в «дрим-вижн», несет академический характер, за этими слоями стоит классическая школа.

Недавно Ник Кейв (известный рок-музыкант. – Ред.), который, кстати, сам учился живописи в Лондоне, был у меня в гостях. И когда он увидел эти картины, сказал: «Никас, это бомба! Эта живопись понравится всем англичанам».

- Сейчас есть масса художников, которые тоже пытаются создать свой стиль. Кто-то делает эпатирующие инсталляции или еще что-нибудь. Как вы к этому относитесь?

- Любая вещь, выставленная в музее, становится арт-объектом. Но является ли это искусством? Взяли, к примеру, кусок асфальта, облили памятник краской, показали помойку или экскременты – и объявили это искусством. Но это плохо, это ущербно, это не новаторство, не искусство, которое должно показывать самое лучшее, быть профессиональным, ведь на это будут смотреть люди. Не надо никому уподобляться и следовать за кем-либо. Надо найти свои ценности… Вот эта девочка в «Доме-2» Ольга Бузова – кто она такая? Это «попкорн»! А ведь люди, которые родились в 1990-х годах и начали смотреть «Дом-2», ее поддерживают. Понимаете, чем, к сожалению, питается, народ?

Я иногда вообще думаю, что Россию даже надо закрыть куполом от другого мира. Весь Запад живет, следуя российской школе: кино, музыка, балет, изобразительное искусство. Они создают продукт, основываясь на нас, а мы получаем лишь некачественные отходы.

Нужно вновь обрести ориентиры. Мы должны показывать своим примером, что мы за позитив, за классику, за чистоту нравов и поступков.

Вот я сегодня пойду в Эрмитаж и дополню свои впечатления прекрасным.

- Кстати, об Эрмитаже. Поставьте наконец точку в споре: есть ли там ваши работы или, как сказали в одной из телепередач, нет?

- Когда на съемках Саша Гордон спросил, есть ли в Эрмитаже мои работы, я сказал: есть. Но Гордон возразил, что это не так: мол, есть письмо из Эрмитажа, что там моих работ нет. В студии некоторые участники стали обвинять меня во лжи. После записи программы я позвонил секретарю Оле, которая подтвердила, что там есть четыре мои работы – о чем свидетельствует альбом Эрмитажа, в который они вошли. Это две фарфоровые тарелки, расписанные мной на Ломоносовском заводе специально для Эрмитажа, и две фарфоровые статуэтки – женщины-кошки и мужчины-лошади. То есть на самом деле случилось недоразумение – были перепутаны такие понятия, как «картина» и «работа». Потом Александр Гордон извинился за недоразумение, приехал ко мне и попросил написать афишу к своему новому фильму «Дядя Саша». И, видимо, в знак примирения даже разрешил нарисовать его персонажа мертвым. Второй вариант из предложенных мной ему очень понравился, и мы зародили нашу с ним творческую дружбу.

- Нельзя не спросить про вашу личную жизнь, самый дорогой в мире палец, застрахованный на 11,5 млн рублей, и хорошую физическую форму.

- Официально женат я был только 2 раза. Но от разных влюбленностей у меня есть дети. Один из сыновей, Дима, сейчас приедет из Таллина. Лука – пианист, учится в консерватории в Швейцарии, Ландин живет в Австралии, но вскоре приедет в Лондон, где встретится со своим братом Стефаном. Возможно, есть и другие дети, но я пока о них не знаю.

Примерно год назад, утрамбовывая наброски в мусорном ведре, я поранил палец. Оказалось, что было повреждено сухожилие, воспаление перешло на сустав. Антибиотики не помогли, несколько раз я лежал в реанимации, ездил в буддийский монастырь, где провели обряд моления. Сейчас швы сняли, и дело, кажется, пошло на поправку.

Что касается формы… Я мало сплю, ем, как правило, только один раз, на ночь, и много работаю.

- Вас часто упрекают в том, что вы рисуете только знаменитостей и при этом у вас получаются очень лестные для них портреты.

- Да, я действительно никогда не написал бы людей, несущих негатив. Однажды я был в Лондоне и подарил Шону Коннери свой календарь. Он взял его и отложил в сторону, сказав, что сейчас у него мало времени. А потом вдруг меня попросили подойти к нему вновь. И когда я сделал это, он, взяв мою руку, произнес: «Гений». И даже согласился позировать мне. А Пьер Ришар – у меня тогда вообще был страшный цейтнот – пришел ко мне позировать в 6:30.

Когда я показываю свои альбомы, люди меняются. Поэтому все знакомства и дружба происходят только через искусство.

В определенном смысле любая картина – это портрет и даже более того – автопортрет. Это портрет эпохи, портрет места, портрет идеи, портрет самого духа времени, наконец. Но вообще я пишу человека так, как если бы писал его ангела-хранителя.