Народный артист России Иван Краско уверен: блокада Ленинграда – самое страшное испытание для города за всю его историю.

"Петербургский дневник": Иван Иванович, помните ли вы день, когда началась война?

Иван Краско: Помню. Мне тогда было 11 лет. Мы с пацанами играли в... войнушку. Просто играли и ничего не подозревали. И вдруг нам объявили о начале настоящей войны. Я хорошо помню... Бабы завыли, заплакали. Мужики помрачнели, стали собираться – их увозили. Потом к нам в село стали похоронки приходить. Только тогда мы осознали, что случилось. 

У меня брат был, Володька. Он окончил дорожный техникум. Его сразу призвали. Погиб он в первый день штурма в Сталинграде – на самом взлете парень был. Я теперь сравниваю его смерть с Андрюшиной (актер Андрей Краско, сын Ивана Краско. – Ред.). Смерть навещает наш род внезапно.

"Петербургский дневник": Где вы были в военное время?

Иван Краско: На своей малой родине в деревне Вартемяги Ленинградской облас­ти. Это надо по Приозерскому шоссе 9 км ехать и еще чуть дальше. 

Кстати, многие не знают: Приозерское шоссе – это бывшая рокада, то есть прифронтовая дорога. Извилистая, петляющая дорога, чтобы машины было трудно разбомбить. Сейчас многие участки выровнены.

"Петербургский дневник": Что говорили люди, когда Ленинград взяли в блокаду?

Иван Краско: Мы-то перенесли это время относительно благополучно. А вообще мы знали, что город окружен, про стограммовые пайки хлеба слышали. Нам рассказывали и про мародерство, и про вандализм, и про героизм. Страшно представить было. Я советую тебе почитать книгу Николая Никулина, бывшего сотрудника Эрмитажа, "Воспоминания о войне". Там правда настоящая – без патриотических ура, а как все было на самом деле. К нам в село каким-то образом попадали городские. Тогда я впервые услышал слово "дистрофик". Узнал, что значит выражение "кожа да кости". Наша баба Поля выносила им хлеб, картошечку, лучок. Взаимовыручка была. После снятия блокады, когда война закончилась, в нашей деревне по­явились пленные немцы, ремонтировали дороги. И их наши бабы подкармливали! Видно же было – простой мужик, только немец, и бабоньки им помогали. Каждый из нас рождается не по своей воле. А значит, мы все априори равны. Неважно: немец ты, русский или еврей.

"Петербургский дневник": Можно ли сказать, что блокада – это самое страшное испытание для города за всю его 300-летнюю историю?

Иван Краско: Можно. Что может быть страшнее? Наводнение? Но это дело нескольких дней. А 900 дней, милый, это уже 2,5 года! И знаешь, я слышал о том, что может появиться новое определение: что-то вроде "полного освобождения Ленинграда от блокады войсками". Люди, которые понимают, в чем дело, возмущены! Как можно приписывать этот подвиг только военным? Ни в коем случае! А народ, который стоял у станков? А бабы, которые окопы рыли?

"Петербургский дневник": Да уж...

Иван Краско: У этих людей была такая сила духа – не сломить и не победить. Дело в том, что человека можно уничтожить, но заставить его изменить себе невозможно. Вот генерал Карбышев – немцы вывели его на мороз и обливали холодной водой, пока он в ледяной столб не превратился. Вот это героизм. И может кто-то говорить, что зря Матросов на амбразуру кинулся. "А я бы так не поступил!" Так с тобой мы бы и не победили! 

Эти люди верили, это был единый народ. И ленинградцы тоже. Это истинный героизм – не покупной, не наемный. Жители Ленинграда знали, что город – их гнездо, их жилье. Они здесь родились. Наверное, было ощущение, что если Ленинград сдать, то Гитлер пройдет дальше и России конец. Поэтому люди боролись. Человек – это, милый, такая силища, такая могучая категория, которую победить нельзя. Когда вокруг бомбежки, когда вокруг голод да холод, отлично понятно, что туда с собой ничего не возьмешь. Люди понимали, что жизнь города – это их единственное спасение.

"Петербургский дневник": Как вы проводили свои дни?

Иван Краско: Занимался сельским хозяйством в Вартемягах. У нас корова была, Субботка. Она нас кормила. Так что, когда в театре работать закончу, может, снова в сельское хозяйство подамся. Навыки-то остались (смеется). А так с дружками по лесам шастали. Гранаты искали. Патронов уйма была. Лимонки взрывали. Однажды мы гранатой перекидывались на замерзшей Охте. Кидаем, она не взрывается. Я Сереге кинул, и ничего не происходит. И так несколько раз. Вдруг Серега кричит: "Ванька, прячься! Щелкнула!!!". То есть запал сработал. Короче говоря, как шарахнула – трещина вдоль Охты образовалась. Осколок мимо уха моего просвистел.

"Петербургский дневник": Русская рулетка прямо.

Иван Краско: Шалопаями были, возраст-то какой. Одному парню, кстати, во время таких игр кисть руки оторва­ло. А у другого противотанковая граната в момент размаха над головой взорвалась. Вдребезги парня разнесло.

"Петербургский дневник": Способно ли время стереть человеческую память? Могут ли люди забыть о войне и блокаде Ленинграда?

Иван Краско: К сожалению, все возможно. Особенно если будет перекраиваться история. У меня друг есть – сапожник. Он, конечно, философ. Университет окончил, Альберт Тер-Гукасов его зовут. Он пишет пьесы, я его процитирую: "История – это наука об истине. Ее можно исказить, можно переврать, но изменить ее нельзя. Что было, то было". Я держусь этого постулата. Мы недавно записывали на радио передачу о Сергии Радонежском. Мне позвонил кто-то из начальства: "Ребятки, вы там осторожнее про татар. Сейчас нет такого термина, как татаро-монгольское иго". И я сразу подумал: "Боже мой, о чем с вами говорить...".

"Петербургский дневник": Как сделать так, чтобы люди, особенно молодое поколение, не забывали о подвигах предков? Чья это задача?

Иван Краско: Главным образом – государства. Ведь от государства зависит образовательная программа – школы, вузы. Потом искусство. Кинемато­граф, у которого мощные возможности и силы есть. Приведу в пример сериал "Штрафбат" с Алексеем Серебряковым в главной роли. Такая честная вещь о войне, просто поразительная.

"Петербургский дневник": Иван Иванович, вы и сами снялись в нескольких фильмах, посвященных войне и блокаде. Вы сыграли старшего лейтенанта Горелова в фильме "Блокада" и актера-блокадника в фильме "Дети блокады". Как вы входили в эти роли?

Иван Краско: Читал книжки по истории. Да и есть во мне все это.

"Петербургский дневник": Кстати, в Ленинграде во время блокады актеры играли спектакли в театрах.

Иван Краско: Да, в начале войны вышли несколько пьес. Например, "Русские люди" Константина Симонова. Эта пьеса читалась по радио. Но актеры, оставшиеся в Ленинграде, вдруг поняли: у нас труппа, так почему бы нам не сыграть? И сыграли! Это одно из подтверждений того, что театр – это природное явление. Появились сметливые люди и в картинках разыграли то, что видели.

"Петербургский дневник": Что для вас пережитое?

Иван Краско: Иногда я думаю, что встряс­ки необходимы для общества... Для отдельного человека их не создать таким образом. Блокада – испытание эпохальное. И по длительности, и по тягости, и по тому, сколько народа в это было втянуто. Это доходчивее объясняет человеку, как надо жить. Как надо до­стойно жить. Без трудностей, когда все есть, а магазины завалены всяким барахлом, ты только думай о том, как заработать. Появляется новая формация людей, торгашей. Пропадает душевность, исчезает человечность. Зато есть рыночные отношения. Встряски необходимы...