Жизнь  ровесника революции и старейшего архитектора страны Бориса Рябинкина полна таких ярчайших эпизодов, что хватило бы на телесериал. Восьмого августа ему исполнится 98 лет. Борис Александрович в разговоре необычайно скромен, рассудителен, не теряет чувства юмора и излучает такое спокойствие, которое присуще только его поколению.

Под руководством Бориса Рябинкина спроектированы приборостроительные предприятия – "Ленэлектрон­маш" в Ленинграде, "Нефтеприбор" в Москве, Приборостроительный завод в Сухуми, Петродворцовый часовой завод, завод "Русские самоцветы", часовые заводы в Пензе, Минске, НИИ (ВНИПИЭТ), ЦНИТА, дома отдыха и санатории Советского Союза, а также крупные промышленные объекты в Китае, Индии, на Кубе, в Польше и Болгарии.

"Петербургский дневник": Борис Александрович, вспомните, пожалуйста, самое начало вашей биографии. Оно у вас непростое и даже экзотичное…

Борис Рябинкин: Да, вы правы. Биография у меня непростая. Год рождения самый что ни есть символический – 1917‑й. А вот место рождения – Харбин, Китай… А все дело в том, что мой отец был направлен туда в 1911 г. в качестве дипломата. Далее после революции дипкорпус стал принадлежать Советской России. И отец, приняв советское гражданство, продолжал там работать. Маньчжурия к тому времени стала родиной для многих эмигрантов из России, вдоль Китайской восточной железной дороги (КВЖД) образовались русские поселения. В таких условиях я и вырос, окончив русскую школу при Политехническом институте Харбина.

После японской войны КВЖД была отдана марионеточному правительству так называемого императора Пу-И. И наша семья приняла решение вернуться в Россию. Брат Михаил выехал первым вместе с большинством студентов и продолжил учиться в Томске. 

Я со старшим братом Павлом, который к тому времени защитил диплом в Харбинском политехническом институте, приехал в СССР в 1934 г. Родители вернулись в 1935 г. и обосновались в Грозном, где папе предложили работу в системе Кавминрозлив.

Вернувшись в Ленинград, мы с Павлом пытались найти хоть кого‑то из родственников, но после революции все куда‑то пропали. Нашли только семью сестры мамы – после раскулачивания они жили в ужасающих условиях, в подвале дома на ул. Халтурина. 

Летом 1937 г. я сдал экзамены и был принят в Ленинградский институт инженеров промышленного строительства (ЛИИПС). И только с радостью вошел в новую студенческую жизнь, как нашу семью постигла такая трагедия, от которой мы так и не смог­ли оправиться. 

Осенью 1937 г. были арестованы мои старшие братья Павел и Михаил и все приехавшие с ними студенты. 

Те, кто отличался "непролетарским" происхождением, попадали под печально знаменитый "указ Ежова" и осуждались на 10 лет без права переписки. Только после хрущевской оттепели мы узнали о том, что подобный приговор означал только одно – расстрел без суда и следствия.

Маме на ее запрос пришел из КГБ ответ, что оба сына были расстреляны, но позже полностью реабилитированы, уже по­смертно. До этого момента мы все надеялись, что Павел с Михаилом живы и что мы их обязательно увидим.

"Петербургский дневник": Как проходили ваши студенческие годы?

Борис Рябинкин: Я учился на архитектурном факультете в мастерской академика А. С. Никольского. От него я перенял главный завет – настоящий архитектор должен быть инженером и в совершенстве знать конструкции. Поэтому всем предметам, так или иначе связанным с конструкциями, я уделял гораздо больше времени, чем это было положено, а все экзамены сдавал легко и успешно. Вспоминаю, как наш профессор по сопромату всегда подшучивал над нами: "Кроме меня, сопромат не знает никто!" Но с удивлением признавал, что я в его предмете выгодно отличался на фоне своих сокурсников-архитекторов. Впоследствии мои увлечения конструкциями оказались самым ценным и жизненно необходимым опытом в моей военной практике, да и в послевоенной работе.

"Петербургский дневник": Военная практика?

Борис Рябинкин: Самое начало войны застало меня в Пензе, где я оказался вместе с женой на кратком отдыхе. К тому времени я закончил четыре курса института и собирался проходить преддипломную практику уже летом. Но война, естественно, внесла свои коррективы. На фронт меня призывать не стали, а, выдав бронь, оставили в составе бригады проектировщиков нового Института минометного вооружения № 1, который был создан в Пензе при Наркомате минометного вооружения. В состав института вошли руководящие лица и специалисты ленинградского института "Гипроприбор", которые успели покинуть город через Ладогу. Меня хорошо знал заместитель главного инженера "Гипроприбора" В. И. Свердлов по моей студенческой работе в этом институте. Поэтому приняли меня туда без проблем, тем более что среди специалистов практически не было никого, кто был бы знаком с проектированием строительных конструкций.

К концу 1941 г. в институте работали около 50 проектантов и технологов, в задачу которых входила перестройка заводов и промышленных объектов по всей стране под предприятия, выпускающие минометное вооружение. И первыми такими предприятиями стали именно пензенские заводы – спирто-водочный и механический. После этих проектов я, будучи все еще студентом, числился в трудовой книжке инженером-архитектором, а позже меня повысили до старшего конструктора института. 

Моей бригаде предстояло перестраивать и приспосабливать гражданские заводы по всей стране – в Ташкенте, во Фрунзе, в Новосибирске, Томске, Павлодаре, Семипалатинске и др. Обычные текстильные фабрики, как, например, "Интергельпо" в городе Фрунзе, за несколько месяцев мы перестраивали под цеха для минометного вооружения.

Проектировали и строили из подручных средств, зачастую проявляя такую смелость, на которую были не способны умудренные опытом специалисты.

Когда мы работали в городах Средней Азии над приспособлением и реконструкцией цехов, размещая в них эвакуированное оборудование, нам приходилось использовать любые строительные материалы при полном отсутствии бетона и необходимого количества металла.

Как только наши войска впервые перешли в мощное контрнаступление, то есть после битвы под Сталинградом, резко изменился и характер работы нашей бригады. Теперь мы не строили и не перевооружали заводы в тылу, а восстанавливали разрушенные объекты на освобожденных территориях страны, чтобы была возможность быстро налаживать производство военного вооружения. Во Фрунзе, к примеру, мы построили завод на основе эвакуированного оборудования из Бердянска (тогда – Осипенко). А после я уже восстанавливал цеха этого самого завода в Бердянске. Вот так моя преддипломная практика растянулась на всю войну и сделала меня, архитектора, специалистом по конструкциям.

"Петербургский дневник": Когда же вы закончили институт и получили диплом?

Борис Рябинкин: Диплом защитил только в 1949 г. с проектом аэропорта. Вскоре после прорыва блокады вернулся в Ленинград вместе с ИМВ № 1, и мы принялись за восстановление разрушенных предприятий города и за разработки проектов нового строительства. С этим институтом (далее его переименуют в "Гипромашприбор") будет связана моя долгая деятельность главного архитектора.

За 38 лет работы в институте мне удалось создать крупный отдел архитектурно-строительного проектирования. И этот опыт мне пригодился при экспертизе проектов, когда я перешел работать в Управление государственной экспертизы.